Двенадцать ворот Бухары - Страница 13

«Кто там?»

«Это я, друг Халим-джана. Откройте мне!»

«Халим-джана нету», — сказала женщина.

«А Халимахон?»

«Она болеет».

«Жаль, — сказал я, — ну все равно откройте, я имам, друг этой семьи, хотел попрощаться, еду в Бухару…»

Женщина замолчала и ушла, потом вернулась и сняла цепочку на воротах. Я подождал, пока она уйдет, открыл ворота, вошел и, подойдя к калитке на женскую половину, спросил:

«Халимахон, сестра, что с вами?»

Послышался слабый голос Халимы:

«Вот уже два дня, как у меня лихорадка, мне очень плохо… Халим-джан уехал в кишлак по делам школы… У меня нет сил подняться… Эта женщина — моя соседка… ухаживает за мной…»

«Да пошлет вам бог исцеление! — сказал я. — Я еду в Бухару, но опоздал на поезд, следующий будет завтра в полдень. Я и решил, что зайду к вам, переночую, а завтра отправлюсь дальше… Но мне не повезло, я не застал Халим-джана… Ну ничего, я пройду в мехманхану и переночую там».

«Хорошо… устраивайтесь в мехманхане… там все есть… а меня извините… Если завтра мне будет легче, я приготовлю вам завтрак. Спите спокойно…»

«О, не беспокойтесь обо мне, я приехал из кишлака, у меня есть с собой еда. Но, сестра моя, нужно бы над вами прочитать молитву.

В кишлаке говорят, что у меня есть сила внушения… Я облегчал боль многим… Конечно, прежде всего воля божья, но и сила внушения тоже, оказывается, действует на больных…»

«Не беспокойтесь, мулла, — сказала Халимахон. — Мне, наверное, к утру полегчает…»

«Какое же беспокойство! — сказал я. — Сейчас совершу омовение, прочитаю вечерний намаз и приду полечить вас, если богу будет угодно!»

Халима ничего не ответила. Я решил, что молчание — знак согласия. Взял кувшин с водой, совершил омовение, прочитал вечерний намаз. Пока я читал намаз, пришел сын соседки и увел мать. Это было мне на руку. Быстро закончив молитву, я со словами «во имя господа!» вошел в калитку. Халима лежала на суфе. Приблизившись тихонько, я сел возле ее постели. Ночь была не очень темная. Между тополями, окружавшими дом, видна была всходившая луна на ущербе. Хотя было еще тепло, Халима спала, укрывшись одеялом. Ее длинные черные волосы беспорядочно раскинулись на подушке. Глаза ее были закрыты, лицо горело, но и больная она была прекрасна, как ангел. «Во имя господа», — сказал я и взял ее за руку, бессильно лежавшую поверх одеяла. Она сразу очнулась, спросила: «Кто тут?» — и со стоном выдернула руку. Чтобы успокоить ее, я стал читать молитву, но она с громкими стонами все повторяла:

«Уходите, уходите! Не нужно! Уходите, оставьте!»

Я принял это за женское кокетство, стал более настойчивым, взял ее руку, нагнулся и хотел поцеловать ее румяную щеку. Но она вскочила, шкричала. Я хотел поцелуем закрыть ей рот, но в этот миг сильная рука схватила меня за плечи и отбросила от нее. Я упал на землю, но не ушибся. Вскочил в страхе и вижу, что это Халим-джан тяжело дышит, сейчас бросится на меня… И не знаю, что было бы со мной, если бы я не схватил попавшийся под руку камень и не швырнул в него. Он вскрикнул и упал, Халима застонала… Я выбежал на передний двор; лошадь Халим-джана нерасседланная стояла у ворот… Я возблагодарил господа, вывел лошадь на улицу, вскочил в седло и погнал ее на большую дорогу. Целый час и шал ее, не останавливаясь, наконец добрался до какой-то рощицы, дал лошади передохнуть и сам отдышался. Потом я опять сел на лошадь и ныохал на дорогу — и подумай, какое счастье, это оказалась дорога и» Капа Кургана в Кермине. Уже рассветало, когда я очутился на родной бухарской земле. Счастливый, я привязал лошадь к кусту и в степи, на песке, стал читать намаз. В эту минуту появились два эмирских сарбаза-пограничника. Я сделал вид, что не заметил их, и продолжал молиться.

Я притворялся, что молюсь, а сам думал: что же мне теперь делать? Потихоньку вытащить револьвер и застрелить обоих? Или быстро вскочить на лошадь и умчаться?.. Нет…

Это не годится. На выстрел прибегут еще сарбазы и убьют меня. И убежать нельзя, потому что они все равно догонят меня и схватят — конь у меня заморенный. Я не знал, на что решиться, когда один из сарбазов, которому надоело ждать, сказал:

«Пошли! Пусть читает свой намаз!»

«Давай возьмем его лошадь и уведем. Если она ему нужна, он придет за ней на караульный пост и что-нибудь нам даст за нее».

«Совет хорош!»

Они отвязали и увели с собой мою лошадь. А я еще помолился, — в благодарность, что все так удачно кончилось. Пусть пропадает лошадь, зато сам я остался на свободе. Ведь, увидев мою милицейскую куртку, галифе и револьвер, они непременно арестовали бы меня и отвезли в тюрьму в Бухару. А в Бухаре кушбеги, конечно, сдержал бы свое обещание, и я оказался бы на виселице. Помолившись, я пошел пешком, прячась в кустах и, не заходя в Кермине, повернул сюда. Три дня и три ночи я шел без отдыха. Хорошо, что у меня в кармане сохранились деньги, собранные аксакалом, — я покупал в кишлаках лепешки и фрукты, молоко и простоквашу и кое-как питался. Слава богу, больше я не встретил эмирских солдат и вот пришел в Кули Хавок. И хорошо, что мы снова увиделись, что мы живы и здоровы. А теперь вставай и тащи плов, он уже, наверное, давно переварился.

— О, я в восхищении! — сказал Наим Перец, выслушав эту повесть Асада Махсума. — Вам всегда везло, вот и теперь все сложилось удачно!

— Если богу будет угодно, теперь наступает наша пора, — сказал Асад Махсум и рассмеялся, довольный.

Глава 2

Кишлак Кули Хавок находился в восьми верстах к северо-западу от Кагана, в степи. Жители этого кишлака были большею частью земледельцы, добывали себе пропитание в поте лица, работая на земле. Хотя земли вокруг были пропитаны солью и в степи не было воды, дехкане умудрялись и на солончаковой почве выращивать сладкий урожай. Особенно искусным и опытным дехканином считался Сайд Пахлаван.