Двенадцать ворот Бухары - Страница 54

Сайд Пахлаван попрощался и вышел из кабинета.

Почти два месяца прошло с тех пор, как Оймулло Танбур вернулась в свой дом и наладила прежнюю жизнь. Ювелир работал понемногу, а Оймулло каждый день два-три часа давала уроки своим ученицам, потом принималась за домашние дела. Постоянно благодарила она бога за то, что опять жила дома, в своем спокойном уголке, голодна ли — не зависела ни от кого.

В этот день, закончив уроки с девочками и проводив их, она почувствовала себя усталой, не стала заниматься хозяйством, уселась под окном на курпачу и вздохнула. На сердце было почему-то неспокойно. Открыв окно, выглянула во двор. Небо было ясное, чистое; осеннее солнце заливало светом большой двор.

— Дорогая, — сказал, взглянув на нее поверх очков, ювелир, — о чем вы опять вздыхаете? Почему вам тоскливо?

Что у вас на сердце?

— Не знаю, — ответила Оймулло задумчиво.

Тахир-ювелир открыл стеклянную дверцу стенного шкафа, вынул чашу и серебряный графин, поставил их возле Оймулло на подносе.

Оймулло бросила нежный взгляд на мужа и ласково улыбнулась. Конечно, Оймулло была уже немолода теперь, но глаза все еще были живы, полны лукавства; один ее пленительный жест мог снова зажечь искру в душе ювелира. О, этот взгляд! Только он и удерживал его в этом мире, полном треволнений и забот. Он возвращал ему веру в жизнь, пропавшие надежды, освещал путь впереди… Без этого взгляда он уже давно собрал бы свои бренные пожитки…

— Я бы хотела, — сказала лукаво Оймулло, — вашими руками посыпать прах на голову моих забот!

— С радостью! — сказал ювелир и, присев на корточки, до краев наполнил чашу ароматным домашним вином.

— А вы? — спросила Оймулло.

— А я хочу выпить из чаши, к которой вы прикоснулись губами. Оймулло улыбнулась и, отпив вина, протянула чашу ювелиру. Он

поднес ей гроздь винограда «хусейни», потом налил себе и выпил полную чашу.

— Сто тысяч раз слава богу! — сказал он. — Как бы то ни было, он снова соединил нас, отогнал наших врагов, восстановил справедливость.

Жалко только, что мы уже не те, что были в юности.

После второй чаши Оймулло совсем развеселилась и сказала:

— Ну-ка, выпейте и вы, сравняйтесь со мной! Ведь новая власть уравняла права мужчин и женщин…

— Ваши права всегда были и будут больше моих, да буду я жертвой за вас!

О, если цель мою не совместить с твоею,
То знай, что цели я отныне не имею!
Прогонишь прочь меня?.. Противен я тебе,
Как вере изменить, — вовеки не моею!

— С вами нельзя разговаривать, — скачала Оймулло с упреком, — вы тотчас призываете на помощь Саади и ставите меня в тупик! Я только хотела сказать, что мало на словах объявлять, что мужчины и женщины равны.

У женщины свой путь, у мужчины свой. Оставим-ка эти разговоры. Да укоротит бог руки сильных, пусть соединяются любящие, пусть уничтожается многоженство…

— Правильно, правильно! — сказал ювелир. — Я слышал, что джадиды, воспользовавшись моментом, берут себе вторых жен… Говорят, если есть одна жена, то это неравенство, а если их будет две, то чаши весов уравняются… две жены — две чаши весов, а мужчина, став коромыслом, будет всегда посредине.

— Стоя посредине, можно с тоски умереть. Да, вот председатель ЧК Ходжа Хасанбек послал сватов к Оим Шо, говорят, получил согласие, не сегодня завтра свадьба…

— Уже была…

— Еще лучше! Оим Шо ни эмиру не покорилась, ни Саидбеку, покорится ли теперь старику Хасанбеку?

— И ему не покорится, говорят ведь, что надо считать до трех раз!

Оймулло вспомнила свое сатирическое стихотворение:

Хоть голова твоя в чалме — как есть большой котел,
Но все же мудрости большой ты в мире не обрел.
Когда б считалась борода заслугой на земле,
То, верно б, славу заслужил бодучий наш козел!
Эй, руки коротки твои. Богатства не ищи!
Гляди, чтоб жадностью своей — себя ты не подвел!
Не вей гнезда, не шей одежд, не думай о жене.
И угощения не ставь на свадебный свой стол!

— Проси только скоропостижной смерти — и все! — сказал, смеясь, ювелир.

Так они разговаривали, когда вошла Фируза.

— Ассалом, ассалом! — сказала она и, усевшись у входа, стала спрашивать, как они живут.

— Мы живы и здоровы, — сказала Оймулло. — Пируем вдвоем. Вот видишь, все приметы пира налицо. Садись поближе, ты, верно, хочешь пить? Я дам тебе глоток вина — и жажду утолишь, и настроение станет лучше.

Фируза обрадовалась, что Оймулло и Тахир-ювелир в хорошем настроении, и ради них тоже выпила глоток вина.

— О, какое горькое! — сказала она, поморщившись. — Я думала, оно сладкое.

Тахир-ювелир засмеялся и сказал:

Припади губами к чаше, губ не отрывая, пей! Не внимай веленьям света, все позабывая, пей!

— Ну-ка ответь! — засмеялась Оймулло.

Фируза смутилась, лицо ее стало пунцовым. Оймулло ответила за нее:

Перемешано с горчащим здесь сладчайшее питье! На устах у мира — сладость, горечь — ты у края пей!

— Браво, браво! — сказал Тахир-ювелир, встал и отнес в шкаф поднос с графином и чашей. — С тех пор как Фируза-джан стала заниматься государственными делами, перестала стихи читать.

— Правда, дядюшка, — сказала Фируза, — стихи еще куда ни шло, а вот даже за домом присмотреть некогда, так много работы… Особенно теперь, когда меня назначили заведующей женским клубом!

— Женским клубом? — изумился ювелир. — Оказывается, есть и женский клуб «Кулуб» — арабское слово, означает «сердца». Значит, тебя назначили заведующей женскими сердцами?