Двенадцать ворот Бухары - Страница 38

В комнату вошла Оим Шо, расстелила перед Фарузой дастархан, поставила поднос со сластями, налила пиалу и подала ей.

— У нас еще виноград есть, — сказала мать.

— Ах да, в самом деле. — Оим Шо встала, пошла в переднюю и принесла поднос с виноградом. — Это свой виноград, покойный отец сам сажал.

Фируза взяла небольшую гроздь.

— Сладкий, — сказала она. — Спасибо! Мой совет вам: не делайте снова горькой вашу жизнь. Ходжа Хасанбек — человек старый, у него жена и дети… Ваши дни опять станут черными.

— Мне противно замужество! — сказала Оим Шо. — Два раза я была замужем и никакой радости не видела. Но говорят, что укушенный змеей и веревки боится… Испытав столько мучений и лишений, мы теперь всего боимся. Пусть бы он пропал совсем! Как-то я пошла купить чая и сахару и видела, как он проехал в фаэтоне; люди сказали, что это и есть Ходжа Хасанбек, председатель ЧК… Облезлый коршун! Неужели уж никого не нашли другого, что его сделали главным?

— Ходжа Хасанбек — революционер, власти его ценят, — сказала Фируза. — Но то, что он присылал к вам сватов, мне не нравится… Так не поступает хороший человек. Я скажу дяде Хайдаркулу…

— Нет, нет, дорогая! — испугалась мать Оим Шо. — Никому не говорите, это секрет. Если вы не советуете, мы сами вернем ему подарки и откажемся, найдем какой-нибудь предлог.

— А кто это Хайдаркул? — спросила Оим Шо.

— Дядя Хайдаркул работает в Центральном Комитете партии и к ЧК имеет отношение. Ну ладно, раз вы не хотите, я не скажу ему. Но знайте, времена насилия прошли и никто не смеет вас притеснять.

— А вещи-то ведь отобрали, — сказала старуха.

Фируза опять смутилась, молча взяла пиалу и принялась за чай.

Ваши вещи отобрали, наверное, по недоразумению, — сказала она наконец. — Когда начинается пожар — горит все подряд, и сухое и сырое, говорят. Я скажу дяде Хайдаркулу, он проверит и, может быть, что-то сделает.

Поговорив еще минуту, Фируза попросила разрешения уйти.

Старуха прочитала молитву. Оим Шо проводила Фирузу до ворот и накинула на нее паранджу.

Было уже темно, на улицах почти не было прохожих. Возле медресе Мири Араб стояли караульные с фонарями в руках. Фируза узнала среди них Лео. Он поджидал ее, разговаривая с солдатами.

Здравствуйте! — сказала она, подняв чашмбанд — она не закрывала лицо перед русскими солдатами.

Жду тебя, сказал Асо. — Дядя Хайдаркул отпустил нас.

— В Коплон через два-три дня, — сказал Асо. — А сегодня шулон!

— Что такое шулон? — засмеялась Фируза

— Шулон значит отдых, покой, нет работы!

— Боевая твоя жинка, — сказал один из солдат Асо. — Молодчина!

— Что он говорит? — спросила Фируза.

— «Твоя жена — байская дочь, — говорит, — отвечал со смехом Асо.

— Сам ты байский сынок! Пошли!

— Идите, товарищи! — сказал Асо солдатам, и они ушли.

Оим Шо и ее мать зажгли маленькую семилинейную лампу и продолжали беседу за чаем. У них не было секретов друг от друга, они все говорили друг другу и находили в этом утешение. Мать, хоть была стара, сердцем оставалась молодой: она была деловая и находчивая женщина. Если бы она знала, какой ураган бушевал в Бухаре, то, вероятно, сумела бы разобраться во всем и дать дочери хороший совет. Но она была так отгорожена от всех событий, жизнь ее так ограничена стенами дома, что ее опыт не мог сейчас пригодиться.

А ее дочь Оим Шо, пройдя через душевные испытания, перенеся невзгоды и унижения, как будто совсем сникла. Теперь где-то в глубине сердца еще бунтовала молодая кровь, и это усиливало тоску и боль.

Она ждала революции, потому что понимала: революция разрушит трон эмира, уничтожит гнет и насилие. Поэтому она с радостью встретила революцию, и первое, что получила от нее, было освобождение от Саидбека и свидание с матерью. Но теперь к этой радости примешивались новые печали… Она не знала, что делать, куда пойти.

— По-моему, Фируза права, — сказала она матери Действительно: убегая от дождя, попадем под желоб.

— Говорит-то она верно, — сказала старуха задумчиво, — но бог ее знает…

— Как, вы не верите Фирузе?

— Нынче такое время, что никому не надо верить! Кто знает, может быть, Фируза сама из тех людей… ведь она говорила, что у нее дядя Хай-даркул работает не то в ЧК, не то еще где-то…

А вдруг ее послали выведать у нас что-то?

— Выведать? — удивилась Оим Шо. — А ведь в самом деле она расспрашивала про Саидбека… Неужели она подослана… О боже!

— Что ни говори, а ведь ты была женой эмира, как же им не сомневаться в тебе?

Оим Шо вздохнула и замолчала. Ведь Фируза сама была невольницей при дворе эмира, свидетельницей самых черных дней Оим Шо и по мере сил старалась ей помочь… Так что же теперь она хочет выведать у нее? Как может входить в дом с тайными черными намерениями? Что за люди на свете! Не понимают, что женщина всего несколько дней как освободилась и дышит свободно! Ведь она никому не причинила зла, никого ничем не потревожила… Почему же ее беспокоят?!

— Если он исполнит то, что обещает, если станет нам защитой и опорой, почему тебе не согласиться? — сказала мать и, помолчав, прибавила — Ведь он главный у джадидов, начальник ЧК, он имеет право распоряжаться как хочет… Лучше уж быть в беде, чем ждать беды, говорят…

— А если я не соглашусь? Если мы откажем и отошлем назад его подарки, что он сделает?

— Он может оклеветать нас. Он, наверное, знает, где Саидбек, куда он спрятал золото, накопленное при эмире…

— Пусть клевещет! Он сам станет жертвой клеветы! Он не может отобрать небо у меня над головой и землю у меня из-под ног!